Семей.25.12. “Semeyainasy”- Информационное агентство “Semeyainasy” продолжает публикацию воспоминаний журналиста Любови Бароховской “Нет ничего более важного в жизни, чем знание своих истоков…”
В школу я попала абсолютно неожиданно. И для семьи, и для самой себя. Я родилась в декабре, поэтому мама думать не думала отправлять меня на учебу в тот год, когда мне исполнилось только шесть лет. Но неожиданно она обратила внимание, что в начале сентября при встрече знакомые вместо тривиальных вопросов «Сколько лет дочери и как ее зовут» стали спрашивать, в каком классе я учусь. Как-то за лето, на деревенском приволье и бабушкиных пирожках, я так вытянулась, что действительно выглядела старше своего возраста. Мама испугалась, что такими темпами к следующему учебному году я превращусь в пожарную каланчу и решила немедленно отдать меня в школу, хотя на календаре уже было 9 сентября.
Сказано – сделано. Она тут же пошла в магазин, купила портфель, какие-то канцелярские принадлежности. Школьной формы в продаже уже не было, но это ее не остановило. Она приобрела несколько отрезов ткани, быстро сострочила мне форменное платье, черный повседневный и белый парадный фартуки, несколько воротничков с манжетами, нарукавники (чтобы локти не протирались и манжеты не пачкались) и 10 сентября отвела меня в ближайшую от нашего дома на Новостройке школу.
Это была казахская школа №5, но с начальными 4 классами с русским языком обучения. Небольшое двухэтажное здание без всяких удобств, расположенное недалеко от берега Иртыша. И только недавно я к своему изумлению обнаружила, что она входит в число старейших школ Семипалатинска. В брошюре краеведа Михаила Ибрагимовича Ситуды отмечено, что «школа-гимназия №5 имеет богатую историю. Она неоднократно меняла свой статус и название: в 1924 году она была открыта как начальная школа, в 1926-27 гг. стала крестьянской молодежной школой, в 1934 была переименована в среднюю школу №5». Таким образом, через 3 года моей родной школе исполняется 100 лет!
…Первый день учебы я до сих пор помню очень отчетливо, до мельчайших деталей. Учительницу, невысокую полную женщину в крепдешиновом платье, с темными кудряшками звали Зоя Александровна. Она усадила меня на единственное свободное место, рядом с Сашей Шаянбаевым. Соседство с мальчиком я восприняла как трагедию, отодвинулась от него на самый краешек парты и сделала вид, что не замечаю его присутствия. В результате лишила себя единственной возможности как-то разобраться в происходящем. К школе я была абсолютно не подготовлена – ведь мама считала, что у нас еще целый год впереди. Да и за те 10 дней, которые мои одноклассники проучились с 1 сентября, они все-таки успели кое-что узнать, в отличие от меня.
Так, меня поставило в тупик указание учительницы сдать ей в конце урока тетради в клетку (или в линейку). Я таращилась на страницы изо всех сил, но не могла понять, какую именно тетрадь нужно сдать. Проконсультироваться же у соседа по парте, и тем признаться в собственной некомпетентности было выше моих сил. Писали мы в те годы чернилами, это было настоящим мучением для меня. Мало того, что мой почерк характеризовали не иначе, как «скверный», так еще и кляксы норовили упасть с кончика пера в тетрадь при каждом макании ручки в чернильницу. Так что предмету «чистописание», очевидно неизвестному нынешним школьникам, в моем исполнении больше соответствовало название «кляксописание». Все мои душевные силы были направлены на то, чтобы этих клякс было как можно меньше. А уж писать «с нажимом» или выводить так называемые «волосяные линии», как предписывали «Прописи» казалось мне таким же неосуществимым для простого смертного, как один из подвигов Геракла. Ручки были деревянные, с металлическим наконечником, в который вставляли стальное пишущее перышко. Чернильницу носили в специальном мешочке, похожем на старинный кисет для табака. Мешочек затягивался вверху на тесемку, с помощью которой его привязывали к ручке портфеля снаружи, чтобы в случае опрокидывания чернильницы тетради и учебники не запачкались. Хотя чернильница и именовалась «непроливайкой», у меня все проливалось за милую душу.
В школе отсутствовал водопровод, воду приносили из колонки ведрами и наливали в металлический бачок, который стоял на первом этаже, рядом с вахтером. К бачку была прикреплена цепочкой алюминиевая кружка. И вся школа пила воду из этой кружки! Во всяком случае, все ученики. Для учителей наливали воду в графин и ставили его в учительской комнате на поднос вместе со стаканом. Вот такое в то время было представление о гигиене. Поражаюсь, куда смотрела санэпидстанция? Но в детстве мы не особенно задумываемся о таких вещах и я на «перемене» бежала наперегонки с одноклассниками к бачку и пила воду в очередь со всей школой из одной кружки. И никакая холера (туберкулез и проч.) меня не брала.
Впрочем, позднее я встретила в знаменитом романе Шарлотты Бронте «Джен Эйр» следующую деталь в описании быта сиротского приюта, где воспитывалась героиня произведения, а до того – его автор: «Девочки передавали друг другу тарелки, а если кто хотел пить, то наливал себе в кружку, которая была общей». И это в цивилизованной Англии! Правда, происходило это более, чем на век раньше описываемого мною периода.
Мама в то время устроилась работать на хлебозавод, расположенный неподалеку от моей школы. Рабочий день у нее начинался в 7 часов утра. Она будила меня ни свет ни заря, заплетала косички и без 20 минут семь мы уже стояли у калитки школьного двора. Собаки поднимали неистовый лай. Открывалась дверь жилища сторожа, располагавшегося с торца школы, он выходил в наброшенной на майку телогрейке, кашляя и недовольно ворча, и впускал меня в закрытое еще здание.
Там были уже натоплены печи – высокие, до потолка, круглые, обитые черной жестью. Их называли «голландками» или « контрамарками». Я прижималась к круглому теплому боку печки, грелась с мороза, а потом отправлялась бродить по коридорам, классам и лестницам пустой школы, чувствуя себя ее полновластной владелицей.
В 60-ые годы тимуровское движение, возникшее в 40-ые, после публикации повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда», а затем несколько угасшее, переживает период подъема. В произведении А. Гайдара подросток по имени Тимур организовывает команду своих сверстников, решивших взять на себя заботу о семьях воинов, ушедших в Красную Армию. Дети моего поколения в основном оказывали помощь пожилым людям, одиноким пенсионерам, инвалидам. Я с одноклассниками посещала семью пожилой слепой женщины, у которой была дочь-горбунья. Они жили в саманном домике на берегу Иртыша. Прежде чем войти в жилое помещение, мы проходили через большие темные сени, где помещались разные животные, и пахло навозом. Наша помощь заключалась в том, что мальчики носили воду, а девочки мыли пол и посуду.
Когда мы вышли на занятия после новогодних каникул, моя подруга и соседка по дому Наташа Храмова показала мне номер газеты «Иртыш» за 10 января 1964 года. В рубрике «О сердцах чутких и черствых» была опубликована заметка под названием «Такие не бросят в беде». Ее автор, пенсионерка З. Маматаева писала: «Мне очень радостно сознавать, что наше юное поколение воспитано внимательным и чутким к людям. Такие не бросят человека в беде. Я хочу выразить свою благодарность пионерам-тимуровцам Наташе Храмовой, Нэлле Шлыковой, Нине Эрдле и другим учащимся средней школы №5. Они очень помогли мне. Ходили за водой, убирали в комнате, в общем, все делали. А ведь, наверное, им было трудно: они и в школе хорошо учатся, и в хоре участвуют. И все же находят время и для нас, пенсионеров. Спасибо им, пионерам-тимуровцам, за их внимание и заботу о престарелых».
Я испытала настоящее потрясение! До того момента я даже не подозревала, что в Семипалатинске выходит своя собственная газета. Отец обычно выписывал или покупал в киоске центральные газеты («Известия», «Советская Россия», «Правда»). Для меня и брата выписывали сначала «Дружные ребята», а затем – «Пионерскую правду». Было, конечно, немного обидно, что меня не упомянули в газетной информации, но тут уж виновата наша заковыристая фамилия, которую с налета не запомнишь.
Накануне моего 10-летия мама предложила мне пригласить на день рождения моих одноклассниц. Я пригласила Нину Эрдле, Лиду Каптуревскую и Наташу Храмову. Вот так вчетвером, декабрьским вечером после уроков мы весело отпраздновали чаепитием мой первый «юбилей», который я запомнила на всю жизнь. Угощение было более чем скромное – мама испекла сладкие пирожки с повидлом и купила мандарины. Лида подарила мне книгу Елены Ильиной «Четвертая высота». Это повесть о героине Великой Отечественной войны, санинструкторе Гуле Королевой, ее детстве и юности. Много лет она была моей любимой книгой, наряду с «Повестью о Зое и Шуре», рассказывающей о короткой жизни брата и сестры Космодемьянских, написанной их матерью.
На фотографии мы после окончания то ли 2-го, то ли 3-го класса. Перечислю тех, кого помню: (слева направо). В первом ряду Боря Шагиахметов, Витя Храмов, Ринат Ажаров, последний Саша Шаянбаев, мой сосед по парте. Второй ряд: вторая слева Варя Карева, Нина Эрдле, учительница Тамара Прокопьевна Андронова, предпоследняя в ряду Лида Каптуревская. Верхний ряд: Надя Досжанова, Люба Бароховская, Наташа Храмова, Нелли Шлыкова.
Мои бабушка с дедушкой к этому времени уже переселились в Долонь. На Подорле остался лишь бакенщик Савицкий с женой. Эта крошечная деревня перестала существовать через 15 лет после своего основания – жители измучились от постоянных наводнений. Но она по-прежнему живет в моей памяти, ее развесистые клены и тополя, душистые кусты таволги и шиповника, серебристый ковыль, щекочущий детские колени, затравеневшие тропинки, теплая заводь Иртыша, где мы плескались летом часами…
Больше всех радовался переезду, конечно, младший бабушкин сын, мой дядя Володя, скучавший без общества своих ровесников. Разница в возрасте у нас с ним была всего 7 лет, поэтому я воспринимала его как старшего брата, а не как дядю. На Подорле не было школы, дети вынуждены были или ходить ежедневно на уроки пешком в Долонь, которая находилась за 6 километров, или жить там, на квартире у знакомых во время учебного года. Иногда Володя жил у нас в Семипалатинске. Но застенчивый деревенский мальчик плохо вписывался в компанию городских озорников. Я очень любила Володю и остро (даже острее, чем свои) воспринимала его проблемы. На снимке он между двоюродной сестрой Любой Шапошниковой (слева) и родной сестрой Любой Кривошлыковой.
На весенних каникулах детвора нашего дома на Новостройке высыпала во двор, радуясь окончанию зимы. Земля в это время еще не успевала просохнуть, а кое-где была даже покрыта снегом. Поэтому игры шли на бетонных крылечках возле подъездов. У нашего подъезда обычно девочки играли в «классики», а крыльцо второго подъезда было «мужским» и служило ареной игры в асыки. Не обходилось там без потасовок, в которых иногда доставалось и Володе. Мы с моим младшим братом Яшей бросались ему на выручку, но так как силы были неравны (противники были гораздо старше и сильнее), то я с рёвом мчалась за мамой. Она бросала все дела, бежала к соседнему подъезду и ликвидировала «кучу малу».
В Долони в то время было много молодежи, они занимались спортом, был свой музыкальный оркестр, регулярно организовывались танцы. Национальный состав был очень пестрый – немцы, украинцы, поляки (по соседству с бабушкой жила польская семья Кустовских, с прелестной дочерью которых – Галей я общалась во время своих летних приездов). И, разумеется, потомки прииртышских казаков, основавших эту старинную станицу на Иртыше. К ним относился и мой дедушка, Иван Герасимович Кривошлыков, носивший знаменитую казацкую фамилию, упомянутую Михаилом Шолоховым в романе «Тихий Дон». Возле каждого дома станицы был небольшой палисадник, где зеленели кусты сирени, акации, цвели мальвы и «золотые шары».
На фотографии – группа долонской молодежи, очевидно, после игры в волейбол или футбол (один из парней держит в руках мяч). В центре – преподаватель или тренер, со скрещенными руками. А слева от него, в черном берете – Владимир Кривошлыков, мой дядя. Интересно, где сейчас эти кудрявые, пышноволосые, улыбчивые красавцы и красавицы? Осела золотистая пыль, поднятая с прииртышской земли их босыми ногами, отзвенел их веселый смех, юные лица покрылись морщинками… Но остались дети и внуки – значит жизнь прожита не зря.
(Продолжение следует)
Любовь Бароховская
700 всего, 3